— Я дарю тебе это украшение. Это все, что осталось мне после войны могавков и французов, от аньеров. Сохрани его в знак нашей дружбы и не теряй.

— Но я не потеряла вампум матерей Пяти Наций, который ты мне дал в ходе нашей первой зимовки, — возразила Анжелика. — Он погиб в пожаре Вапассу. Может быть, его удастся отыскать?

— Матери, которые тебе его дали, умерли, — сказал Уттаке горько, — и вампум погиб в огне. Таковы знаки.

Он отступил на несколько шагов, оставив подарок на коленях Анжелики.

— А теперь я должен рассказать тебе о твоей дочери, имя которой невозможно выговорить, поэтому мы прозвали ее Красной Тучкой.

Анжелика издала радостный возглас, и ее удрученное выражение уступило место возбуждению.

— Онорина! Моя дочь Онорина! Ты знаешь что-то о ней?.. Ты знаешь, где она? Ах! Дьявол-могавк! Ну, почему ты молчал? Почему ты не рассказал мне сразу?

— Потому, что ты не стала бы слушать мои дальнейшие слова, а я должен был их сказать. Ты не придала бы ни малейшего значения очень важным словам, которые ты должна была услышать. Ты даже не заметила бы, — и он подтвердил свои слова жестом, — моего подарка — знака вечной дружбы. О, ты, мать твоих детей! О, женщина! Ты трижды женщина — через луну и через звезды.

— Да говори же! — вскричала Анжелика, вцепившись в подлокотники.

Если бы на его месте был Пиксаретт, она встряхнула бы его.

— Говори! Я умоляю тебя, Уттаке! Скажи мне, что ты знаешь о ней, и не заставляй меня напоминать тебе, что я тоже воин, и я владею ножом лучше тебя, что я тебе доказала однажды вечером у ручья, и это было давным-давно.

Уттаке разразился хохотом, которому вторили его товарищи, но они не знали причины его веселья.

Затем он успокоился:

— Ладно. Я расскажу тебе все, что знаю о ней. Я расскажу тебе сначала то, в чем я уверен.

— Где она?.. Она жива? Ты видел ее?

Могавк принял озабоченный вид.

— Встретил? Что ты говоришь! Да она всю зиму жила с семьей Отары из онейутов, и все дни я видел ее и разговаривал с ней до того дня, когда проклятый Ононтио из Квебека двинул свои толпы в нашу долину Пяти Озер и сжег селение Туасшо, несмотря на наше отчаянное сопротивление.

Вот почему я не могу с уверенностью ответить на твой первый вопрос: где она? На второй: жива ли она? — тоже… Ибо ты не знаешь, быть может, что почти все население этого города погибло, кроме нескольких несчастных, которых я смог забрать с собой и спасти от этих бешеных собак-французов с их проклятыми абенакисами и гуронами. С уверенностью могу сказать одно: среди нас ее нет. Я знаю, что многие индейские женщины и дети были уведены французами в миссии Сен-Жозеф или к форту Фронтенак, но я не могу точно сказать тебе, находится ли она среди них.

Анжелика отказывалась верить, что Онорина погибла в огне. Это невозможно. Значит, оставалось надеяться, что она попала к французам, которые вернут ее матушке Буржуа или тете с дядей.

Уттаке торжественно поднял руку, словно призывая само небо и всех присутствующих ко вниманию.

— И теперь я хочу сказать, что я знаю о Красной Тучке путем предвидения.

Он закрыл глаза и улыбнулся.

— Она едет! — пробормотал он. — Она движется к нам! Не торопись покидать эти места, Кава, ибо твой ребенок двигается по направлению к Серебряному Озеру, чтобы встретиться с тобой. Ее сопровождает… ангел!..

Тут он состроил ехидную гримасу.

— А! Тут ты меня слушаешь и не спишь!

Он засмеялся еще громче. Его поддержали остальные индейцы.

Анжелика задумалась. Будучи под впечатлением того, что сказал ей Уттаке, она погрузилась в свои мысли и не заметила, как индейцы исчезли. И когда она захотела уточнить еще кое-что у Уттаке, то оказалось, что ни от него, ни от остальных не осталось и следа.

— Ради всего святого, верните его, — взмолилась она.

Разве Уттаке не сказал, что видел Онорину каждый день? Она хотела знать детали о жизни дочери в индейском племени.

И потом она вспомнила, что даже не поблагодарила их за те продукты, которые он прислал ей посредством иезуита.

— Верните их!

Но никому не дано вернуть индейцев, ушедших на поиски разбросанных остатков их племен, чтобы собрать их всех в Долине Предков, и потом отправиться на войну.

Они исчезли среди лесов и гор, они следовали по невидимым тропам.

Да и, по правде говоря, никому особенно и не хотелось их возвращать.

74

Кантор причалил в небольшую будочку на реке, привязав ее к камням, вытащив из воды, и прикрыл ветками.

— Дальше по воде пути нет, — сказал он. — Нужно идти пешком. Если мы будем идти быстро, то доберемся в Вапассу к полудню.

Индейская девочка сопровождала его. Она послушно шла следом. Кантор держал ее, привязав к ее руке нечто вроде поводка: девочка была полуслепая и могла потеряться.

— Откуда вы взяли этого маленького дикаря? — спросил его аптекарь из Форта Оранж, в котором они ночевали этой ночью, избегнув тысячи опасностей.

Он ответил, что это сирота из городка ирокезов, которая спаслась от смерти и болезней. Он подобрал ее.

Было бы очень трудно объяснить добряку-голландцу, который очень милосердно предоставил ему мазь для больных глаз ребенка, что речь шла о его сводной сестре Онорине де Пейрак.

Он наконец-то нашел ее в лагере беженцев с озера Онтарио, среди индейских женщин и детей, которых французы держали под присмотром монахов ордена Святого Сульпиция.

Господин де Горреста не стал ждать, пока растает снег и снова отправил свои армии против ирокезов.

И Кантор, который также не стал дожидаться прекращения холодов, и отправился на поиски своей сестры, застал в долине ирокезов лишь дымящиеся руины. Он очень опечалился и спрашивал себя, не погибла ли она, и где теперь искать.

Говорили, что ирокезы «исчезли с лица земли…»

Ходили слухи, что Уттаке, которому удалось избежать гибели в бою, увел своих воинов в сеть подземных коридоров и ждал момента, когда он сможет отомстить. Но никто из бедных людей не рискнул бы спуститься под землю, чтобы его там встретить.

Кантора интересовали спасшиеся, особенно женщины и дети, среди которых он надеялся найти сестру.

Он никогда не забудет свою радость, когда однажды вечером он встретил ее при свете коридоров, похудевшую, грязную, маленькую дрожащую птичку, такую измученную, что было страшно смотреть. Он испугался, потому что чуть было не прошел мимо нее в ее камзольчике, он чуть не оттолкнул ее; но она была спасена, и они шли по лагерю, испуская их любимые крики: «Онн! Онн!» Его охватила жалость при виде знаков оспы, которой девочка переболела во время эпидемии, еще больше сократившей численность ирокезов.

Говорили, что Господин де Горреста специально прислал в лагерь одеяла, в которые заворачивали больных оспой, чтобы спровоцировать эпидемию.

Но чего только не говорили!

«Проклятая зима!» — думал Кантор пока тропинка вела их через горы к Вапассу. Слишком суровая, слишком длинная, которая не позволила вовремя найти Онорину. Но смог бы он? Ибо зима все равно застала бы их обоих, быть может вдали от всякого убежища, в белой пустыне.

В лагере он держал ее на руках и думал: «Что за беда! Ты жива! Мама вылечит тебя!»

Вот уж воистину, бедняжка! Она и так не была очень ловкой, а теперь еле плелась, спотыкаясь, падала. В конце концов он взвалил ее на спину, привязав ремнем и потащил через разрушенные и сожженные индейские города, в которых лежали мертвые тела, он пересекал леса, перебирался через трещины и все шел и шел по направлению к Вапассу.

В Оранже они отдохнули, и Кантор задумался.

Если Гудзон освободился ото льда, то целесообразнее было бы добраться до Нью-Йорка. Затем — до Голдсборо. Путь займет несколько месяцев.

Лучше уж продолжать путь на восток, через леса. Он был похож на сестру. Он испытывал нетерпение оказаться дома. Как можно быстрее добраться до своих. А дом — это Вапассу. Это лицо и глаза матери, ее объятия, ее улыбка, это присутствие их отца, его смех, редкий, но заразительный, это его радость. Это их друзья испанцы, это их брат с сестрой, которых он не знал, но о которых Онорина рассказывала без устали.