— Я и сейчас связан, — простодушно заметил Колен.
— А возможно, будешь скоро и повешен, — ответил граф все с той же холодной улыбкой, приводящей в трепет Анжелику.
Арабский язык она еще помнила и в основном могла следить за этим поразительным диалогом.
Почти столь же рослый, как и Колен, Жоффрей, несмотря на худощавую фигуру, очевидно, за счет вельможной осанки выглядел внушительнее своего массивного противника. Это были две противоположности, два разных мира. Их противостояние грозило взрывом. Установилось глубокое молчание. Похоже, граф обдумывал решение.
Внешне он не проявлял каких-либо признаков гнева, даже сдержанного, а во взгляде не было злого блеска. Но Анжелика чувствовала, что более не существует для него. А если и существует, то только как неприятный предмет, который лучше не замечать. Равнодушие или неприязнь? Она не знала. Это казалось ей немыслимым, невыносимым. Пусть бы он лучше ударил ее, убил. Но он выбрал нечто похуже. Своим отношением он как бы нарочно ставил ее в положение женщины, какой ей не хотелось бы быть и какой она не была, в положение опозоренной, нарушившей супружескую верность жены, выкинутой из его сердца и ожидающей рядом со своим сообщником-любовником окончательного приговора. Но даже и это ее не трогало. Безразличны ей были все, кто ее окружал, весь этот спектакль. Она вся была поглощена отчаянным поиском его взгляда, хоть какого-нибудь его жеста, хоть малейшего знака.
Теперь, когда он узнал, кто такой Золотая Борода, попытается ли он понять хоть в какой-то мере.., ее слабость?.. Ей хотелось бы набраться смелости и сказать:
«Давай объяснимся…» Но она чувствовала, что сейчас он не скажет ни слова. Его сдерживало присутствие солдат и матросов, а того более — окруживших его джентльменов, молчаливых и чопорных, скрывавших свое любопытство под маской безразличия: фламандского корсара Жиля Ванерека, Ролана д'Урвилля и еще одного француза, имени которого она не знала; утонченного английского адмирала и его помощника, увешанного лентами.
Зачем привел их Жоффрей на это трагическое свидание, где его супружеская честь подвергалась серьезному испытанию?
Страх подавил в ней все другие чувства. Страх, который внушал ей этот незнакомец и в то же время самый близкий ей человек, Жоффрей де Пейрак, Волшебник, Чудодей, ее муж… Слишком сильная любовь рождает страх. Разрушает доверие. Сердце ее разрывалось от боли, а он не удостоил ее хотя бы взглядом.
Она была так потрясена и убита, что не заметила, что граф не отрывает глаз от Колена. А пират, взглянув на нее украдкой, уловил выражение отчаяния и мраморную бледность прекрасного женского лица, обезображенного большим синяком, и чувство любви, что светилось в глазах Анжелики, любви к тому, кто причинил ей эту боль, заставило его склонить голову.
Ему приоткрылась истина.
Она любит этого человека, его одного. Этого Рескатора, которого Колен видел вступающим в Микнес в сопровождении блестящей свиты. Одного из отступников, издевавшегося над несчастными пленниками. Золото и серебро обеспечивали ему неслыханное влияние. Сам Мулай Исмаил относился к нему с особым почтением.
Сегодня Анжелика любит только его. Она принадлежит этому мрачному джентльмену, худому, но крепкому, как мавр или испанец, этому уродливому дуэлянту, с лицом, обезображенным шрамами и в то же время облагороженным светом ума, исходящим из его проницательных глаз. Она принадлежит этому важному сеньору, богатому и влиятельному.
Да, и она предана ему.., всей душой, всем телом, всем сердцем. И это сразу видно. Достаточно взглянуть на нее… Увидеть на ее лице выражение беспредельной преданности и детского смятения, какого он никогда не замечал у этой мужественной женщины… Когда сердце женщины поражено любовью, в нем нет места ни для стыда, ни для гордости, ни для чего другого. Она становится настоящим ребенком… Он все понял…
Он, Колен, Колен-нормандец, Колен-пленник не значит для нее ничего, несмотря на мимолетные чувства, какие она порой питала к нему. Здесь не может быть никаких иллюзий.
Перед лицом этого человека он для нее ничто. Но это в конце концов неважно. Он скоро умрет. Пустынное место, затерянное на далекой американской земле, станет концом его скитаний!..
И его благородному сердцу страстно захотелось сделать хоть что-нибудь для Анжелики, для его сестры по каторге, воплотившей все самое светлое — теплое, райское, ослепляющее — в его трудной судьбе.
Он был ее должником. И он отдаст ей долг, потому что только это ей очень нужно сегодня.
— Монсеньор, — сказал он, гордо поднимая голову и впиваясь взглядом в непроницаемые глаза де Пейрака, — монсеньор, сегодня я в ваших руках, и это, так сказать, непреложный факт войны. Я Золотая Борода. Я сам выбрал этот уголок побережья для своего налета. У меня были свои причины для этого, у вас — свои, чтобы помешать мне. Успех в сражении достается более быстрым и более ловким. Я проиграл!.. Я склоняюсь перед вами, и вы можете сделать со мной все, что вам будет угодно… Но прежде, чем приступить к процедуре суда, нужно все до конца выяснить. Если вы меня повесите, то пусть это будет сделано потому, что я пират, ваш противник, что я разбойник морей в ваших глазах, флибустьер, промысел которого мешает вашему, потому что я проиграл в этой гонке, но.., ни по какой другой причине, монсеньор! Такой причины нет, клянусь вам в этом.
Только воспоминания. Вы должны это знать, поскольку вы меня вспомнили. Люди, побывавшие в плену в варварской стране и вместе вырвавшиеся, чтобы добраться до христианских земель, навсегда остаются друзьями. Такие вещи не забываются.., если эти люди встречаются случайно на жизненном пути. Это нетрудно понять. Но у каждого своя судьба, Я могу клятвенно заверить вас, монсеньор, в том, что в горестных событиях прошлой ночи нет ни моей вины, ни вины этой женщины, — он кивнул головой в сторону Анжелики. — В этих местах с приливом шутки плохи. Вы это знаете не хуже меня. И когда вы оказываетесь отрезанными от мира на маленьком островке, у вас лишь один выход: набраться терпения и ждать.
Я, человек моря, еще раз клянусь вам здесь перед вашими людьми и перед сеньорами, которые меня слушают, что этой ночью не произошло ничего, что затрагивало бы репутацию вашей жены, графини де Пейрак, что могло бы запятнать вашу мужскую честь.
— Я знаю, — ответил де Пейрак своим хрипловатым и бесстрастным голосом, — я знаю. Я был на острове.
Глава 7
На этот раз Анжеликой овладел неудержимый гнев, который потряс и опустошил ее, как ураган, и ей казалось Даже временами, что она просто ненавидит Пейрака.
Удар был нанесен в самое сердце фразой «я знаю, я был на острове», произнесенной с иронической усмешкой. Ее горестного оцепенения как не бывало.
Отвернувшись от них, граф сделал повелительный знак отправляться в Голдсборо.
Он не захотел заметить выражения смятения на лице Анжелики, которое ей не удалось полностью скрыть после его поразительного признания. В тягостном молчании группа двинулась по извилистой тропинке вдоль берега моря. Пейрак, с высоко поднятой головой и в развевающемся плаще, шел по своей привычке быстрым шагом впереди, не удостаивая вниманием ни пленника, которого вели, подталкивая, испанские солдаты, ни молодую женщину, которая шла в глубокой задумчивости, иногда спотыкаясь на неровностях тропинки.
Загляни он тогда в ее глаза, он увидел бы в них лишь выражение бессильной женской ярости, которая захватила ее целиком, ярости, порожденной жгучим унижением, чувством стыда, источник которого она и не пыталась анализировать.
Потрясенная, она не понимала, что более всего страдает из-за целомудрия своих чувств. «Он видел проявления ее дружбы с Коленом, ее нежности по отношению к этому человеку! Он видел, как она положила руку на лоб Колена, как смеялась вместе с ним, но ведь на это он не имел права. Это принадлежит только ей, это ее тайный сад. Муж, даже самый любимый, не имеет права все видеть, все знать. Впрочем, для нее он уже не обожаемый муж, а враг».