Баши, стражник, гонит рабов на работу. Этот весьма полезный хозяину служитель — обычно ренегат, вероотступник, владеющий всеми мыслимыми языками. На такие места много охотников: они доходны и малообременительны, тем паче, что у баши — несколько помощников. В его обязанности входит поддерживать в обиталище рабов некоторый порядок, следить, чтобы комнаты и галереи еженедельно белили известью и чтобы все пленники возвращались до наступления комендантского часа. Он же при направлении пленных на галеры распределяет их по корабельным командам и указывает каждому его место на судне. При этом он тщательно обследует своих подопечных, дабы убедиться, что ни один из них перед отправкой на борт не заразился какой-нибудь хворью. Затем под его присмотром обреченного моют с головы до ног и обривают. Каждому вручается пять локтей полотна на рубаху и шаровары: это единственный случай, когда хозяин снисходит до забот об одежде пленников.
Кого только ни встретишь на алжирской каторге! Легкий юркий итальянец влачит рабское ярмо бок о бок с жестоким и грубым московитом. Чванный и мстительный испанец презирает англичанина, подпавшего под власть меланхолии.
Одно горе породнило католиков, лютеран, кальвинистов и пуритан, схизматиков и николаитов — все ответвления древа христианства. Одна цепь сковала герцога и лакея, воина и купца. Шерстяные береты и просмоленные штаны соседствуют с сутанами и монашескими клобуками, с вышитыми широкополыми шляпами и полосатыми куртками из Италии или Албании.
Свет дня залил город. У ворот Баб-Азум выступает из тени высокая стена с вделанными в нее громадными крюками, острием кверху. Это стена смерти, здесь производится излюбленный в городе род казни. Сброшенная со стены жертва повисает на крючьях, пронзающих ее где попало. Вот и этим утром на стене корчатся два тела; из подмышек и живота торчат железные жала. Третьи сутки они бьются в агонии под раскаленным солнцем, и над ними кружат крикливые чайки, уже выклевавшие им глаза.
Глава 2
Когда галеры приблизились к порту, вдруг наступила тишина. Слышался лишь затихающий шелест воды под форштевнем. Анжелика приподняла отяжелевшую голову и увидела барона фон Нессельхуда, вглядывающегося вдаль.
— Алжир, — прошептал он.
Внезапно до их слуха долетели городские шумы, тысячеголосый рокот толпы. Два мола, оканчивающиеся башнями, обрамляли город, показавшийся пленнице мертвенно-бледным.
Головная галера подошла к порту, волоча за кормой по волнам знамя ордена святого Иоанна Иерусалимского. На мачте развевался шитый золотом флаг раиса Али-Хаджи, а ниже его на ветру полоскались бесчисленные флажки. Были там еще развернутый красный стяг с белой фигуркой и зеленый с полумесяцем. На первой галере выстрелила пушка, и ей откликнулись пушки алжирских фортов. Толпа на набережной испустила ликующий вопль.
На берег стали высаживать пленных. Первыми вынесли двух мальтийских рыцарей в их красных боевых куртках. Затем на набережной оказались моряки и солдаты и, наконец, пассажиры. Анжелику отделили от прочих вооруженные янычары. Скованных по двое пленников команда победителей, шумно веселясь, погнала по деревянным мосткам Морского квартала к жилищу паши, каковому их следовало представить, чтобы он выбрал себе причитающуюся часть.
Толпа теснилась вокруг. В ней было множество белых призрачных фигур с желтыми лицами и страшными глазами. Встречались и бледные лица христиан, бородатых, одетых в лохмотья и вопивших на всех языках. Перекрикивая резкий тревожный визг толпы, они выкликали свои имена, надеясь найти земляков среди новоприбывших и что-либо узнать о своих семьях.
— Я Жан Парагуз, из Коллиура! Кто-нибудь знает о моих?
— Я Робер Тутен, из Сета…
Турки-янычары с набрякшими веками, в тюрбанах с плюмажами, размахивали кнутами, сплетенными из бычьих жил. Удары сыпались направо и налево. Меж тем африканское солнце покрыло небо над Алжиром золотистым шелковым пологом.
Анжелику привели на невольничий рынок и сразу определили в беленную известью закрытую полутемную комнату над галереей. Она свернулась в клубок в уголке и стала прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Вскоре приподнялся занавес, и перед ней предстала старая мусульманка с темно-желтым лицом, морщинистым, как ягоды мушмулы.
— Меня зовут Фатима, — произнесла она с милой улыбкой, — но пленницы зовут меня Мирей из Прованса.
Она принесла две медовые лепешки, подкисленную и слегка подслащенную воду и квадратную кружевную накидку, предохраняющую лицо от загара. Последняя предосторожность несколько запоздала: Анжелика чувствовала себя буквально прожаренной на солнце. Обгоревший лоб сильно жгло. Страстно хотелось вымыться. Ее платье было измято и вымазано палубной смолой, а от водяной пыли на нем проступила соль.
— Я поведу тебя в баню после того, как проведут других рабов, — сказала женщина. — Надо подождать немного, нельзя выходить до молитвы.
Она говорила на франко — особом наречии рабов, состоящем из смеси испанских, итальянских, французских, турецких и арабских слов. Но постепенно обрывки полузабытых французских фраз возвращались, оживали в ее памяти. Она рассказала, что родилась под Эксан-Провансом. Шестнадцати лет поступила в услужение к почтенной марсельской матроне и, сопровождая свою хозяйку в Неаполь к мужу, попала в руки берберийцев. Маленькая некрасивая служаночка была продана бедному мусульманину, а ее хозяйка попала в гарем одного из властителей.
Теперь, постарев и овдовев, Мирей-Фатима зарабатывала на пропитание, за несколько пиастров ухаживая на невольничьем рынке за новоприбывшими пленницами. Работорговцы пользовались ее услугами, заботясь о том, чтобы их товар выглядел попривлекательнее. Она мыла, причесывала, успокаивала и кормила несчастных, изнемогавших от тягот пути и страха неизвестности.
— Я горжусь, что мне приказали ходить за тобой! Ты ведь та самая француженка, за которую пират Рескатор выложил тридцать пять тысяч пиастров, а потом ты убежала. Меццо-Морте поклялся, что поймает тебя раньше, чем его соперник успеет наложить на тебя руку.
Анжелика в ужасе уставилась на нее.
— Это невозможно, — пролепетала она. — Разве Меццо-Морте знает, где я?
— О, он все знает! У него шпионы повсюду. Вместе с Османом Ферраджи, Верховным евнухом марокканского султана, они снарядили экспедицию, чтобы тебя поймать.
— Но почему?
— Потому что ты слывешь самой красивой белой пленницей Средиземноморья.
— Ах, как бы мне хотелось стать уродиной, — ломая руки, вскричала Анжелика, — увечной, противной, невзрачной…
— Ну да, как я, — мягко заметила старая уроженка Прованса. — Когда меня взяли в плен, при мне были только мои восемнадцать и большая грудь. Да я еще немного прихрамывала. Тот, кто меня купил, был добрым ремесленником, горшечником. Он пробедствовал всю жизнь, так и не скопив денег на вторую наложницу. Я гнула спину, как ишак, но не жалею. Мы, христианки, не любим делить мужчину ни с кем.
Анжелика провела рукой по горящему лбу.
— Не понимаю. Как они могли заманить нас в ловушку?
— Я слыхала, что Меццо-Морте подослал к тебе на Мальту своего любимого советника Омара-Аббаса, и тот уговорил тебя отправиться туда, где они поджидали…
Анжелика тряхнула головой: прозрение устрашало ее.
— Нет, нет… Я никого не принимала… Только бывший слуга, Мохаммед Раки…
— Так это и был Омар-Аббас.
— Нет, это невозможно!
— Человек, пришедший к тебе, был бербером с маленькой бесцветной бородкой?..
Анжелика была не в силах произнести ни слова.
— …Послушай, — продолжала старуха, — мне пришла в голову одна мысль. Только что я видела Омара-Аббаса во внутреннем дворе рынка. Он беседовал с уликом Сали Хасана. Пойду посмотрю, там ли он, и тогда укажу его тебе.
Она вскоре вернулась с большой накидкой в руках.
— Закутайся в нее. Спрячь лицо. Оставь только глаза.
Она провела ее по крытой галерее, обрамлявшей верхние постройки. Оттуда они заглянули на квадратный двор невольничьего рынка.